пятница, 17 мая 2013 г.

О моём Маяке.

Одного поста мало!
Я хочу еще поделиться с вами любовью к своему Маяку.
Моя последняя неделя пропитана им.
Порой мне кажется, что я схожу с ума : засыпаю и просыпаюсь с телефоном в руках, с которого я читаю его стихи; когда вижу что-то, автоматически всплывают отрывки из его стихотворений, ассоциации, слова; я постоянно думаю о нём и пытаюсь найти в толпах мужчин, похожих на него; я рисую его, по многу раз, я заучиваю наизусть черты его лица.
Он прекрасен. 
Все в нем - идеально. И в характере, и во внешности, и талант его безукоризненно велик.
Я могу бесконечно перечислять его достоинства, его положительные качества, я могу говорить о нём и в итоге, наверное, сойду с ума.
Эти бесчисленные посты, которые я начинаю и не заканчиваю, в эмоциональном порыве. Его лицо, при виде которого я хватаюсь за карандаш и пытаюсь уловить мимику, глаза. В особенности глаза и скулы, по мне, так его характерные черты. И нос, его нос, своеобразный, такого ни у кого нет. И рот, большой, большой красивый рот.
Стоп.
Моему восхищению нет предела и я думаю, что это сумасшествие. И пока я так думаю, могу быть уверена, что я здорова)
Я по долгу разглядываю его фото, я перечитала, кажется, всю информацию о нём, что есть в интернете и накачала несколько книг.
Андрей сжалился надо мной, и привез два тома стихотворений Маяковского, которые я когда-то читала прошлым летом и очень хотела.

В этот пост я хочу засунуть всю интересную информацию о нем, всё, что меня тронуло, заинтриговало, понравилось, пришлось по душе...и т.д.
Я не хочу забывать всего этого. 




Воспоминания современников о нём.

«После смерти отца вместе с семьей остался без всяких средств к жизни и обречен был на полуголодное существование. В 1908 14-летним мальчиком примкнул к большевикам, вел пропагандистскую работу, отбывал заключение в Бутырской тюрьме. Возбужденное против Маяковского дело было прекращено за его малолетством». (Плиско, 1934, с. 46.)
«К этому необходимо добавить ускоренное умственное и физическое развитие значительно опережавшее его действительный возраст и делавшее его сверстниками товарищей, значительно более старших по возрасту, чем был он сам». (Спивак, 2001, с. 405.)


«Уже тогда, в 1908 году при первом аресте от следователя не ускользнула предрасположенность революционера к неврозу. Маяковский был освидетельствован психиатром, который пока счел, что "в психиатрическом отношении все в порядке". В 1909 году в заявлении на имя московского градоначальника Маяковский сам констатирует появление у него "неврастении". В дальнейшем боязнь сойти с ума щедро просвечивает в его творчестве (Лапковский, 1996, с. 78.) 


 «В третий раз его арестовали летом 1909 года... Маяковский был переведен в Бутырки — центральную пересыльную тюрьму — и заключен в одиночную камеру... В автобиографии поэт называет одиннадцать месяцев, проведенных в камере № 103, "важнейшим временем". Все эти одиннадцать месяцев он почти беспрерывно читал». (Владимиров, Молдавский, 1974, с. 19.)


«Всегдашние разговоры Маяковского о самоубийстве! Это был террор: В 16-м году рано утром меня разбудил телефонный звонок. Глухой, тихий голос Маяковского: "Я стреляюсь. Прощай, Лилик". Я крикнула: "Подожди меня!" — что-то накинула поверх халата, скатилась с лестницы, умоляла, гнала, била извозчика кулаками в спину. Маяковский открыл мне дверь. В комнате на столе лежал пистолет. Он сказал: "Стрелялся, осечка, второй раз не решился, ждал тебя..." Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, и, как каждая хроническая болезнь, она обострялась при неблагоприятных условиях... Перед тем как покончить с собой, Маяковский вынул обойму из пистолета и оставил только один патрон в стволе. Зная его,
я убеждена, что он доверился судьбе, думал — если не судьба, опять будет осечка и он поживет еще. Как часто я слышала от Маяковского слово "самоубийство". Чуть что — "покончу с собой. 35 лет — старость! до тридцати лет доживу. Дальше не стану"». (Брик, 1990, с. 355.)


 [Весна 1929 г.] «Прежде всего он был болен: затянувшийся и тяжело проходивший грипп, которого Маяковский адски боялся, и — еще хуже — тягчайшее нервное расстройство, граничившее с помешательством... Это был уже тяжко больной психически человек, нуждавшийся в немедленной медицинской помощи». (Ваксберг, 1998, с. 250.)


 «Я должен сказать, что Маяковский при всей своей вот этой внешности и громыхающей поэзии был... человек женского склада, как Тургенев. Когда он влюблялся, его интересовали какие-то такие... мазохистические элементы, это легко усвоить изо всех его лирических поэм... — властные женщины Он любил быть страдающим». (Ардов, 1995, с. 181.)


[В 1930 г. после организации выставки «20 лет работы»] «Были попытки сорвать его выставку. Из юбилейного номера журнала "Печать и революция" в последний момент вырезали портрет автора. 


 Кто-то звонил по телефону, подбрасывал пасквильные записки. У Маяковского начиналась болезнь горла — поэт-трибун терял голос. Он сам говорил об этом на одном из самых последних выступлений». (Владимиров, Молдавский, 1974, с. 125.)


 «Первое, что должно быть здесь отмечено, это чрезвычайная мнительность Маяковского, достигавшая почти болезненных размеров. У Маяковского была склонность очень часто мыть руки... Открывал двери через фалду пиджака. Всегда была сильная боязнь заразиться, заболеть». (Спивак, 2001, с. 418.)


 Характер Маяковского нельзя определить и передать одним словом. То он «необыкновенно мягок и деликатен», «искрящийся, весёлый», то резкий, шумный, беспокойный, то становился мрачным, замолкал на несколько часов, раздражался по пустякам – «делался трудным и злым». «Простой и деликатный в жизни», на сцене, в диспутах «всегда был очень остёр, блестящ, дерзок». Был настолько мнительным, что при малейшем повышении температуры ложился в постель. В своих желаниях был настойчивым, упорным.


 К. Чуковский воспоминает, что однажды Маяковского познакомили с художником Репиным, приверженцем классических традиций. Художника поразили густые каштановые кудри поэта. "приходите ко мне завтра, - попросил он. - Я напишу Ваш поррет". Маяковский благодушно согласился, но на другой день, когда пришёл в гости к художнику и снял головной убор, Репин остолбенел: кудри, которыми он так восторгался вчера, теперь были сбриты под ноль.



 О прямоте суждений Маяковского говорят многие - К. И. Чуковский, Д. Д. Шостакович, Л. Евреинова. Особенно характерен эпизод, рассказанный Борисом Ефимовым.
"Поэт по-хозяйски перебирает лежащие на столе рукописи, берет один из моих рисунков.
- Ваш?
- Мой, Владим Владимыч.
- Плохо.
Я недоверчиво улыбаюсь. Не потому, что убежден в высоком качестве своей работы, а уж очень как-то непривычно слушать такое прямое и безапелляционное высказывание. Ведь обычно принято, если не нравится, промолчать или промямлить что-нибудь маловразумительное...
Таков был простой, прямой и предельно откровенный стиль Маяковского. В вопросах искусства он был непримиримо принципиален даже в мелочах, не любил и не считал нужным дипломатничать, кривить душой, говорить обиняками и экивоками".


 В 1921 году весной Блок приезжал в Москву и читал «Возмездие».
На другой день мы встретились с Владимиром Владимировичем.
- Были вчера? Что он читал? – спросил Маяковский.
Так и сказал, точно речь могла идти только о Блоке.
- «Возмездие» и другое.
- Успех? Ну конечно. Хотя нет поэта, который читал бы хуже…
Помолчав, он взял карандаш и начертил на бумажной салфетке две колонки цифр, затем разделил их вертикальной чертой. Показывая на цифры, он сказал:
-У меня из десяти стихов – пять хороших, три средних и два плохих. У Блока из десяти стихотворений – восемь плохих и два хороших, но таких хороших мне, пожалуй, не написать.
И в задумчивости смял бумажную салфетку.

(Из воспоминаний Л.В. Никулин)


 Владимир Гольцшмидт шёл рядом с Маяковским и рассуждал вслух о своих успехах:
- Вот я всего месяц в Москве, и меня уже знают. Выступаю – сплошные овации, сотни записок, от барышень нет отбою. Как хотите – слава…
Навстречу в гору поднимался красногвардейский патруль. Маяковский слегка отстранил «футуриста жизни», подошёл к краю тротуара и обратился к красногрвардейцам:
- Доброе утро, товарищи!
Из ряда красногвардейцев ответили дружно и весело:
- Доброе утро, товарищ Маяковский!
Поэт повернулся к «футуристу жизни» и, усмехаясь, сказал:
- Вот она, слава, вот известность… Ну, что ж! Кройте, молодой человек.

(Из воспоминаний Л. В. Никулин)



А это из интервью с его дочерью Еленой Владимировной Маяковской ( Патрисия Томпсон).

 "При взгляде на дочь Маяковского становится не по себе. Кажется, что сам Маяковский сошел со своего мраморного постамента — высокая худощавая фигура и тот же сверкающий взгляд, знакомый по многочисленным портретам знаменитого футуриста. Ее квартира уставлена портретами и скульптурами Маяковского. Кажется, что эти двое поняли бы друг друга и без слов. Сейчас ей 84 года. Она уверяет, что Маяковский любил детей и хотел жить с ней и ее матерью. Но история распорядилась по-другому. Он был певцом советской революции, а его любимая — сбежавшей от революции дочерью кулака."

 — Елена Владимировна, вы встречались со своим отцом всего раз в жизни...

— Да. Мне было всего три года. В 1928 году мы поехали с мамой в Ниццу, она там решала какие-то иммигрантские вопросы. А Маяковский в это время был в Париже, и наша общая знакомая сообщила ему, что мы во Франции.

И он сразу приехал к вам?

— Да, как только он узнал, что мы в Ницце, то сразу примчался. У моей матери чуть не случился удар. Она не ожидала увидеть его. Мама рассказывала, что он подошел к дверям и сказал: «Вот я и здесь». 

 — А сами вы что-нибудь помните?

— Все, что я помню, — это длиннющие ноги. А еще, вы можете мне не поверить, но я помню, как я сидела у него на коленях, его прикосновения. Я думаю, это кинестетическая память. Я помню, как он обнимал меня. Еще мне мать рассказывала, как он умилялся, когда видел меня спящей в кроватке. Он говорил: «Наверное, нет ничего более притягательного, чем спящий ребенок». Был еще случай, когда я рылась в его бумагах, мама увидела это и шлепнула меня по рукам. А Маяковский сказал ей: «Ты никогда не должна бить ребенка». 

 — Но вы больше никогда не встречались?

— Нет, это была единственная встреча. Но для него она была очень важной. После этой встречи он послал нам письмо. Это письмо для моей мамы было самым главным сокровищем. Оно было адресовано «К двум Элли». Маяковский писал: «Две милые мои Элли. Я по вам уже соскучился. Мечтаю приехать к вам. Напишите, пожалуйста, быстро-быстро. Целую вам все восемь лап...». Это было очень трогательное письмо. Больше он никому не писал таких писем. Отец просил о новой встрече, но ее не случилось. Мы с мамой поехали в Италию. Но Маяковский увез мою фотографию, сделанную в Ницце, с собой. Его друзья рассказывали, что эта фотография все время стояла у отца на столе.

— Но ее порвала Лиля Брик, не так ли?

— Я знаю из авторитетных источников, что, когда он умер, Лиля Брик пришла в его кабинет и уничтожила мои фотографии. Я думаю, дело в том, что Лиля была наследницей авторских прав, и поэтому мое существование для нее было нежелательным. Однако одна запись в его записной книжке осталась. На отдельной странице там написано только одно слово «Дочка».

— Но ведь и ваша мать тоже не спешила рассказывать о вашем существовании.

— Моя мать очень боялась, что о моем существовании узнают власти в СССР. Она рассказывала, что еще до моего рождения к ней приходил какой-то гнусавый комиссар и спрашивал, от кого она беременна. И она очень боялась Лили Брик, которая, как известно, была связана с органами НКВД. Моя мать всю жизнь боялась, что Лиля достанет нас даже в Америке. Но, к счастью, этого не случилось.

— Ваша мать фактически увела Маяковского у Лили Брик, верно?


— Я думаю, на тот момент, когда Маяковский приехал в Америку, его отношения с Лилей были в прошлом. Любовь отца к моей матери, Элли Джонс, поставила точку в их отношениях.

 — А как она познакомилась с Маяковским?

— Впервые она увидела отца еще в Москве, на Рижском вокзале. Он стоял с Лилей Брик. Мать говорила о том, что ее поразили холодные и жестокие глаза Лили. Следующая встреча, в Нью-Йорке, произошла в 1925 году. Тогда Маяковскому чудом удалось приехать в Америку. Напрямую в США попасть было невозможно, он ехал через Францию, Кубу и Мексику, почти месяц ждал разрешения на въезд. Когда он прибыл в Нью-Йорк, его пригласили на коктейль к одному известному адвокату. Там же была и моя мать.

— Что она рассказывала об этой встрече?

— Мама интересовалась поэзией, читала ее на всех европейских языках. Она вообще была очень образованной. Когда их с Маяковским представили друг другу, она чуть не сразу же спросила его: «Как вы пишете стихи? Что делает стихи стихами?» Маяковский же почти не говорил на иностранных языках; естественно, ему понравилась умная девушка, которая говорит по-русски. К тому же мать была очень красивой, ее часто приглашали работать моделью. У нее была очень натуральная красота: у меня сохранился портрет работы Давида Бурлюка, сделанный, когда они все вместе были в Бронксе. Маяковский, можно сказать, влюбился в мою мать с первого взгляда, уже через несколько дней они почти не расставались.

 — Вы знаете, куда чаще всего они ходили? Какие любимые места были у Маяковского в Нью-Йорке?

— Они вместе появлялись на всех приемах, вместе встречались с журналистами и издателями. Ходили в зоопарк в Бронксе, ходили смотреть на Бруклинский мост. И стихотворение «Бруклинский мост» было написано сразу после того, как он посетил его с матерью. Она первой это стихотворение услышала.

— Вы наверняка проводили расследование, когда писали книгу про Маяковского в Америке. Кто-то видел ваших родителей вместе?

— Да. Как-то я была в гостях у писательницы Татьяны Левченко-Сухомлиной. Она рассказала мне, как в те годы встретила Маяковского на улице и разговорилась с ним. Поэт пригласил ее с мужем на свой вечер. Там она увидела Маяковского с высокой и стройной красавицей, которую он называл Элли. Татьяна Ивановна рассказала мне, что у нее сложилось впечатление, что Маяковский испытывал к своей спутнице очень сильные чувства. Он ни на минуту не отходил от моей матери. Мне это было очень важно, мне хотелось подтверждения, что я родилась в результате любви, — хотя внутренне я знала это всегда. 

— Ваша мать была единственной женщиной в жизни Маяковского на тот момент?

— Да, я в этом вполне уверена. Мама рассказывала, что он был с ней очень бережен. Он ей говорил: «Будь верна мне. Пока я здесь — только ты одна». Отношения их продолжались все три месяца, пока он был в Нью-Йорке. Мать рассказывала, что он звонил ей каждое утро и говорил: «Служанка только что ушла. Твои заколки кричат о тебе!» Сохранился даже рисунок, сделанный Маяковским после ссоры: он нарисовал мать, со сверкающими глазами, а ниже свою голову, смиренно склоненную.

— Нет ни одного стихотворения, напрямую посвященного вашей матери?

— Она рассказывала, что один раз он ей говорил, что пишет про них стихотворение. А она запретила ему это делать, сказала: «Давай сохраним наши чувства только для нас».

— Вы ведь не были запланированным ребенком?

— Маяковский спрашивал маму, предохраняется ли она. Она тогда ему ответила: «Любить — это значит иметь детей». При этом она нисколько не сомневалась, что они никогда не смогут быть вместе. Он тогда сказал ей, что она сумасшедшая. Однако в одной из пьес эта ее фраза использована. «От любви надо мосты строить и детей рожать» — у него это говорит профессор.

— Маяковский знал, что ваша мать беременна, когда уезжал из Америки?

— Нет, он не знал, и она не знала. Они очень трогательно расставались. Она проводила Маяковского на корабль, идущий в Европу. Когда она вернулась, то обнаружила, что кровать в ее квартире была усыпана незабудками. На эти цветы он истратил все деньги, поэтому и возвращался в Россию четвертым классом, в самой плохой каюте. Мама узнала, что она беременна, когда Маяковский уже был в СССР. 

— Когда Маяковский узнал о вашем существовании, он хотел вернуться?
— Я уверена, что Маяковский хотел иметь семью, хотел жить с нами. Все, что написано про него, контролировала Лиля Брик. Неправда, что он не хотел детей. Он очень любил детей, не зря же он для них писал. Конечно, была очень сложная политическая ситуация между двумя странами. Но был еще и личный момент. Когда Лиля узнала о нас, она захотела отвлечь его внимание... Она не хотела, чтобы рядом с Маяковским была еще какая-то женщина. Когда Маяковский был в Париже, Лиля попросила свою сестру Эльзу Триоле представить Маяковского какой-нибудь местной красавице. Ею оказалась Татьяна Яковлева. Очень привлекательная женщина, очаровательная женщина из хорошей семьи. Я этого совсем не отрицаю. Но я должна сказать, что это все была игра Брик. Она хотела, чтобы он забыл женщину и ребенка в Америке.

 — Многие думают, что именно Татьяна Яковлева была последней любовью Маяковского.

— Ее дочь, американская писательница Френсис Грей, попала в Россию задолго до меня. И все думали, что это она дочь Маяковского. Френсис даже опубликовала статью в «Нью-Йорк таймс» — о последней музе Маяковского, о ее матери. Она рассказывает, что 25 октября он говорил о своей бесконечной любви к Татьяне Яковлевой. Но у меня сохранилось письмо к маме, датированное 26 октября, он просил ее о встрече. Я думаю, что он хотел прикрыть политически опасные отношения с моей матерью громким романом с Яковлевой.

— В архиве Маяковского сохранились только письма, написанные Лиле Брик. Как вы думаете, почему она уничтожила переписку с остальными женщинами?


— Лиля была тем, кем она была. Я думаю, она хотела войти в историю одна. У нее было влияние на общественность. Нельзя отрицать, что она была очень умной, опытной женщиной. Но, на мой взгляд, она была еще и манипулятором. Я не знала лично Бриков, но думаю, что они построили себе карьеру, используя Маяковского. Они говорили, что он грубый и неуправляемый. Но мать рассказывала о нем совсем другое, и его друг, Давид Бурлюк, говорил, что он был очень чувствительным и добрым человеком.

— Вы думаете, Лиля плохо влияла на Маяковского?

— Я думаю, что роль Бриков очень неоднозначная. Осип помогал ему печататься в самом начале карьеры. Лиля Брик, можно сказать, входила в комплект. Когда Маяковский с ней познакомился, он был очень молод. И взрослая, зрелая Лиля была для него, конечно, очень привлекательна.


— А почему Маяковский в предсмертной записке определил свою семью так: мать, сестры, Лиля Брик и Вероника Полонская. Почему он ничего не сказал о вас?

— Я сама об этом очень много думала, этот вопрос меня мучил. Когда я отправилась в Россию, я встречалась с последней возлюбленной отца, Вероникой Полонской. Я навестила ее в доме престарелых для актеров. Она очень тепло отнеслась ко мне, подарила мне статуэтку отца. Рассказала, что Маяковский говорил с ней обо мне, о том, как он скучает. Он показывал ей паркеровскую ручку, которую я подарила ему в Ницце, и говорил Полонской: «Мое будущее в этом ребенке». Я уверена, что она его тоже любила. Очаровательная женщина. Так вот, я задала ей этот самый вопрос: почему?

 — И почему же вас не было в завещании?

— Полонская сказала мне, что отец сделал это, чтобы нас защитить. Ее он защитил, когда включил в завещание, а нас — наоборот, не упомянув. Я не уверена, что дожила бы спокойно до этих дней, если бы тогда НКВД стало известно, что у советского поэта Маяковского в Америке растет ребенок от дочери кулака.

Я знаю, что он любил меня, что ему в радость было стать отцом. Но он боялся. Быть женой или ребенком инакомыслящего было небезопасно. А Маяковский становился инакомыслящим: если вы прочитаете его пьесы, то увидите, что он критиковал бюрократию и то направление, в котором двигалась революция. Мать не винила его, и я не виню.

 — Вероника Полонская была единственной, кому Маяковский рассказывал о вашем существовании?

— Еще одна подруга отца, Софья Шамардина, писала в своих воспоминаниях о том, что ей говорил Маяковский про свою дочь в Америке: «Я никогда не думал, что можно так тосковать о ребенке. Девочке уже три года, она больна рахитом, а я ничего не могу для нее сделать!» Маяковский говорил обо мне еще с одним своим другом, рассказывал, как тяжело для него не растить собственную дочь. Но когда в России печатали книгу воспоминаний, то они просто выбросили эти фрагменты. Возможно, потому, что Лиля Брик не хотела это публиковать. Вообще, я думаю, что в биографии отца еще много белых пятен, и считаю своим долгом рассказать правду о родителях.



— Когда вы приезжали в Россию, вы нашли еще какие-то документальные подтверждения того, что Маяковский не забыл о вас?

— Одну удивительную находку я сделала, когда была в Санкт-Петербурге. Я разбирала бумаги отца и нашла там рисунок цветка, сделанного детской рукой. Я думаю, это мой рисунок, я в детстве рисовала точно такие же...


— А как вы думаете, почему он покончил жизнь самоубийством? У вас есть мысли на этот счет?

— Во-первых, я бы хотела сказать, что даже если он и покончил жизнь самоубийством, то не из-за женщины. У него были причины жить. Бурлюк сказал мне, что он верит, что Маяковскому подложили пули в коробку из-под ботинок. В русской аристократической традиции получение такого подарка означало бесчестие. Бесчестие началось для него с бойкотом выставки, туда просто никто не пришел. Он понимал, что происходит. Это было послание: если ты не будешь себя хорошо вести, мы не будем печатать твои стихи. Это очень болезненная тема для творческого человека — быть свободным, иметь право. Он терял свою свободу. Маяковский видел во всем этом предсказание своей судьбы. Он попросту решил, что есть только один путь смерть. И это, скорее всего, единственная причина его самоубийства. Не женщина, не разбитое сердце — это абсурд.

 — Скажите, а вы не собираетесь написать биографию Маяковского для американцев? Вообще в Америке знают, кто такой Маяковский?

— Образованные люди, конечно, знают. И всегда очень интересуются, когда узнают, что я его дочь. А биографию я писать не буду. Но я хотела бы, чтобы биографию Маяковского написала женщина. Я думаю, именно женщина способна понять особенности его характера и личности так, как не поймет ни один мужчина.

 — Ваши родители решили никому не говорить о вашем существовании, а вы хранили тайну аж до 1991 года... Почему?

— Вы представляете себе, что бы было, если бы в СССР узнали, что у Владимира Маяковского, певца революции, в буржуазной Америке растет внебрачная дочь?


— Вы были на Новодевичьем кладбище?
— Я привезла с собой в Россию часть праха моей матери. Она всю жизнь любила Маяковского, до самой смерти. Ее последние слова были о нем. На могиле отца на Новодевичьем кладбище я раскопала землю между могилами отца и его сестры. Там я поместила часть праха матери, покрыла его землей и травой. Я думаю, мама надеялась когда-нибудь соединиться с человеком, которого любила так сильно. И с Россией, которая всегда была в ее сердце.


_____________________________________________

 Приехав в Германию с Лилей Брик, вместо того, чтобы обозревать окрестности городов, Маяковский всё время проводил за бильярдным столом или за игрой в карты. Когда они вернулись в Россию, на каком-то вечере его спросили про впечатления о Германии, он стал рассказывать (основываясь только на впечатлениях Лили, так как сам поэт практически ничего не видел). Брик тогда сильно разозлилась на него.


______________________________________________

Цветы от поэта!!

О любви Владимира Маяковского к Лиле Брик все помнят по двум причинам: с одной стороны, то была действительно великая любовь великого, поэта; с другой - Лиля Брик со временем превратила статус любимой женщины Маяковского в профессию. И уже никому не давала забыть, об их странных и порой безумных отношениях; о букетике из двух рыжих морковок в голодной Москве; о драгоценном автографе Блока на только что отпечатанной тонкой книжечке стихов, - обо всех иных чудесах, которые он подарил ей. А ведь Маяковский творил чудеса не только для нее одной, просто о них постепенно забыли. И, наверное, самая трогательная история в его жизни произошла с ним в Париже, когда он влюбился в Татьяну Яковлеву.
Между ними не могло быть ничего общего. Русская эмигрантка, точеная и утонченная, воспитанная на Пушкине и Тютчеве, не воспринимала ни слова из рубленых, жестких, рваных стихов модного советского поэта, “ледокола” из Страны Советов. Она вообще не воспринимала ни одного его слова, - даже в реальной жизни. Яростный, неистовый, идущий напролом, живущий на последнем дыхании, он пугал ее своей безудержной страстью. Ее не трогала его собачья преданность, ее не подкупали его слава. Ее сердце осталось равнодушным. И Маяковский уехал в Москву один.
От этой мгновенно вспыхнувшей и не состоявшейся любви ему осталась тайная печаль, а нам - волшебное стихотворение “Письмо Татьяне Яковлевой” со словами:
Я все равно тебя когда-нибудь возьму-
Одну или вдвоем с Парижем!

Ей остались цветы. Или вернее - Цветы.
Весь свой гонорар за парижские выступления Владимир Маяковский положил в банк на счет известной парижской цветочной фирмы с единственным условием, чтобы несколько раз в неделю Татьяне Яковлевой приносили букет самых красивых и необычных цветов - гортензий, пармских фиалок, черных тюльпанов, чайных роз орхидей, астр или хризантем. Парижская фирма с солидным именем четко выполняла указания сумасбродного клиента - и с тех пор, невзирая на погоду и время года, из года в год в двери Татьяны Яковлевой стучались посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой: 
“От Маяковского”.
Его не стало в тридцатом году - это известие ошеломило ее, как удар неожиданной силы. Она уже привыкла к тому, что oн регулярно вторгается в ее жизнь, она уже привыкла знать, что он где-то есть и шлет ей цветы. Они не виделись, но факт существования человека, который так ее любит, влиял на все происходящее с ней: так Луна в той или иной степени влияет на все живущее на Земле только потому, что постоянно вращается рядом. Она уже не понимала как будет жить дальше - без этой безумной любви, растворенной в цветах.
Но в распоряжении, оставленном цветочной фирме влюбленным поэтом, не было ни слова про его смерть. И на следующий день на ее пороге возник рассыльный с неизменным букетом и неизменными словами: “От Маяковского”.
Говорят, что великая любовь сильнее смерти, но не всякому удается воплотить это утверждение в реальной жизни. Владимиру Маяковскому удалось.
Цветы приносили в тридцатом, когда он умер, и в сороковом, когда о нем уже забыли.
В годы Второй Мировой, в оккупировавшем немцами Париже она выжила только потому, что продавала на бульваре эти роскошные букеты. Если каждый цветок был словом "люблю", то в течение нескольких лет слова его любви спасали ее от голодной смерти.
Потом союзные войска освободили Париж, потом она вместе со всеми плакала от счастья, когда русские вошли в Берлин - а букеты все несли.
Посыльные взрослели на ее глазах, на смену прежним приходили новые, и эти новые уже знали, что становятся частью великой истории. И уже как пароль, который дает им пропуск в вечность, говорили, yлыбаясь улыбкой заговорщиков: "От Маяковского".
Цветы от Маяковского стали теперь и парижской историей.

Советский инженер Аркадий Рывлин услышал эту историю в юности, от своей матери и всегда мечтал узнать ее продолжение. В семидесятых годах ему удалось попасть в Париж.
Татьяна Яковлева была еще жива (умерла Т.А.Яковлева в 1991 году ), и охотно приняла своего соотечественника. Они долго беседовали обо всем на свете за чаем с пирожными.
В этом уютном доме цветы были повсюду - как дань легенде. И ему было неудобно расспрашивать седую царственную даму о романе ее молодости: он полагал это неприличным. Но в какой-то момент все-таки не выдержал, спросил, правду ли говорят, что цветы от Маяковского спасли ее во время войны?
- Разве это не красивая сказка? Возможно ли, чтобы столько лет подряд...
- Пейте чай, - ответила Татьяна - пейте чай. Вы ведь никуда не торопитесь?
И в этот момент в двери позвонили.
Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного, букета золотых японских хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего великолепия голос посыльного произнес: "От Маяковского".
______________________________________________

 Политехнический институт, Владимир Маяковский выступает на диспуте о пролетарском интернационализме:
- Среди русских я чувствую себя русским, среди грузин я чувствую себя грузином...
Вопрос из зала:
- А среди дураков?
Ответ:
- А среди дураков я впервые.
 ______________________________________________

 У Маяковского не было возможности получить настоящее образование. Поэтому его письма и рукописи изобилуют орфографическими ошибками и другими грамматическими погрешностями. Особую неприязнь Маяковский питал к запятым. Взгляните на рукопись любого его стиха: там нет ни одной запятой. Все знаки препинания в его произведениях расставлены Осипом Бриком. Черновик всякой новой вещи он, прежде всего, отдавал Брику: «На, Ося, расставь запятатки».
 ______________________________________________

 В Тифлисе проходил вечер под названием "Лицо литературы СССР". В конце вечера Маяковскому стали задавать различные вопросы. Вот некоторые из них.
Вопрос:
"Как вы относитесь к Демьяну Бедному?"
Маяковский:
"Читаю".
Вопрос:
"А к Есенину?"
(Прошло около двух месяцев после его смерти.)
Маяковский:
"Вообще к покойникам я отношусь с предубеждением".
Вопрос:
"На чьи деньги вы ездите за границу?"
Маяковский:
"На ваши!"
Вопрос:
"Часто ли вы заглядываете в Пушкина?"
Маяковский:
"Никогда не заглядываю. Пушкина я знаю наизусть".

______________________________________________


Еще чуть-чуть  моей ненавистной Лилички.


«Володя не  просто влюбился в  меня, он напал на меня, это было нападение. Два с половиной года у меня не  было спокойной минуты — буквально. Я сразу поняла, что Володя гениальный поэт, но он мне не нравился. Я не любила звонких людей — внешне звонких. Мне не нравилось, что он такого большого роста, что на него оборачиваются на улице, не нравилось, что он слушает свой собственный голос, не нравилось даже, что фамилия его — Маяковский — такая звучная и похожая на псевдоним, причем на пошлый псевдоним». 
( Из мемуаров Л. Брик.)


Да! Это Лиля Брик.

Вообще, Маяковскому с женщинами и везло, и не везло одновременно. Он увлекался, влюблялся, однако полной взаимности чаще всего не встречал. Биографы поэта в один голос называют его самой большой любовью Лилю Брик. Именно ей поэт писал: «Я люблю, люблю, несмотря ни на что, и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно люблю. Аминь». Именно ее он называл «Солнышко Самое Светлое». А Лиля Юрьевна благополучно жила со своим мужем Осипом Бриком, называла Маяковского в письмах «Щенком» и «Щеником» и просила «привезти ей из-за границы автомобильчик». Брик ценила гений своего обожателя, но любила всю жизнь только мужа Осипа. После его смерти в 1945 году она скажет: «Когда застрелился Маяковский — умер великий поэт. А когда умер Осип — умерла я». Примечательно и другое высказывание Лили Юрьевны. Узнав о самоубийстве Маяковского, Брик произнесла: «Хорошо, что он застрелился из большого пистолета. А то некрасиво бы получилось: такой поэт — и стреляется из маленького браунинга».
Жил Маяковский в одной квартире с Бриками. Вся Москва с удовольствием обсуждала эту необычную «семью втроем». Однако «все сплетни о «любви втроем» совершенно непохожи на то, что было», — напишет Лиля Юрьевна. Незадолго до смерти, случившейся в 1978 году, она признается поэту Андрею Вознесенскому: «Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался к нам, царапался в дверь и плакал». Брик прекрасно сознавала, как мучается Маяковский. «Но ничего, — говорила она друзьям. — Страдать Володе полезно. Он помучается и напишет хорошие стихи».
И Маяковский действительно страдал, мучался и писал хорошие стихи. Одной из своих возлюбленных, Наталье Брюханенко, поэт признавался, что любит только Лилю: «Ко всем остальным я могу относиться только хорошо или очень хорошо, но любить я уж могу на втором месте».



 


«...Среднего роста, тоненькая, хрупкая, она являлась олицетворением женственности, – утверждала Доринская. – Причесанная гладко, на прямой пробор, с косой, закрученной низко на затылке, блестевшей естественным золотом своих воспетых... «рыжих» волос. Ее глаза действительно «вырывались ямами двух могил» – большие, были карими и добрыми; довольно крупный рот, красиво очерченный и ярко накрашенный, открывал при улыбке ровные приятные зубы...

 








 Дефектом внешности Лили Юрьевны можно было бы почитать несколько крупную голову и тяжеловатую нижнюю часть лица, но, может быть, это имело свою особую прелесть в ее внешности, очень далекой от классической красоты». Одна из мемуаристок восклицала: «Боже мой! да ведь она некрасива. Слишком большая для маленькой фигуры голова, сутулая спина и этот ужасный тик».
Анна Ахматова так описывала 38-летнюю Брик: «Лицо несвежее, волосы крашеные и на истасканном лице наглые глаза»...










 


 ... В мае – июне 1918 года Лиля и Маяковский снялись в главных ролях в киноленте со странным названием (по сценарию Владимира Владимировича) «Закованная фильмой». Она играла балерину, он – художника. Именно в этот период поэт подарил Лиле кольцо с буквами ЛЮБ в круге, чтобы можно было непрерывно читать их «люблюлюблюлюблю...». Внутри кольца было написано: «Володя». А вскоре Маяковский прописался в доме, где жили Ося и Лиля. В марте 1919-го вместе с ними переехал в столицу... Об обожании поэтом «Лилички» вскоре знала уже вся Москва. Однажды некий чиновник посмел пренебрежительно отозваться об «этой Брик», и Маяковский, развернувшись, от души влепил ему по физиономии: «Лиля Юрьевна – моя жена! Запомните это!»...










...Между тем чувства других людей Лиля Юрьевна в расчет не принимала. В своем кругу позволяла себе высказываться о Маяковском иронически: «Вы себе представляете, Володя такой скучный, он даже устраивает сцены ревности»; «Какая разница между Володей и извозчиком? Один управляет лошадью, другой – рифмой». Что касается его переживаний, то они, видимо, мало трогали Лилю Юрьевну, наоборот – она видела в них своеобразную «пользу»: «Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи»...



...«Семья» Бриков по-прежнему опекалась Маяковским, и с переезда в общую квартиру фактически им целиком обеспечивалась. («Все благополучно. Жду денег» – обычный вариант телеграфных посланий Лили.) В четырехкомнатной квартире поэту принадлежала одна комната. Смежная с нею была общей столовой или гостиной. Две остальные занимали Брики...

Лиля Брик, Осип Брик, какой-то мужчина, Маяковский.

Лиля Юрьевна, как и раньше, имела большую власть над Маяковским. Привязанность поэта к ней была настолько сильна, что мешала ему в отношениях с другими женщинами. Л. Брик легко относилась к его увлечениям, но сразу «принимала меры», если чувствовала, что дело заходит далеко. Например, когда Владимир Владимирович отдыхал в Ялте вместе с Натальей Брюханенко, писала ему: «Пожалуйста, не женись всерьез, а то меня все уверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься!» Маяковский оправдывался в письмах: «Никакие мои отношения не выходят из пределов балдежа». А когда Лиля узнала о его чувстве к Татьяне Яковлевой, на которой поэт «всерьез» собирался жениться, то отрезала: «Ты в первый раз меня предал...»


Легко догадаться, что женитьба Маяковского «всерьез» означала бы для Бриков определенные финансовые неудобства – ведь поэт нес немалые расходы по обеспечению их жизни. Письма Лили Юрьевны пестрели бесконечными просьбами о деньгах. Включался в это и Осип Брик. «Киса просит денег», – телеграфировал он в Самару Маяковскому. Владимир Владимирович оплачивал ее заграничные поездки, выполнял бесконечные заказы – от дамских туалетов до – «Очень хочется автомобильчик! Привези, пожалуйста!» Да еще «непременно Форд, последнего выпуска...».


 ....В последний раз поэт увиделся с Лилей Брик 18 февраля 1930 года. В тот день Лиля и Ося уезжали в Берлин и Лондон, как значится в официальных документах, «осматривать культурные ценности». Складывается впечатление, что эта совместная поездка – а Брики уже много лет никуда вместе не ездили – была в первую очередь нужна не им, а кому-то еще. Похоже, что их просто в нужное время убрали из столицы. 15 апреля в одном из берлинских отелей их ожидала вчерашняя телеграмма, подписанная Аграновым: «Сегодня утром Володя покончил с собой»....


.....Лиля Юрьевна стала неофициальной вдовой поэта, а также редактором, составителем и комментатором его книг. В 1940 году Л. К. Чуковская вспоминала, как ездила в Москву к Брикам по поводу издания однотомника В. Маяковского. «Общаться с ними было мне трудно, – признавалась Лидия Корнеевна, – весь стиль дома – не по душе. Мне показалось к тому же, что Лиля Юрьевна безо всякого интереса относится к стихам Маяковского. Не понравились мне и рябчики на столе, и анекдоты за столом... Более всех невзлюбила я Осипа Максимовича: оттопыренная нижняя губа, торчащие уши и главное – тон не то литературного мэтра, не то пижона... была удивлена небрежностью их работы, полным равнодушием к тому, хорош ли, плох получится однотомник, за который они в ответе».


 Когда стихи Маяковского стали предавать забвению, именно Лиля Юрьевна отправила в Кремль на имя вождя тревожное письмо по этому поводу. На это послание легла резолюция Сталина:
«Тов. Ежов, очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление…»
А через два года имя Лили Юрьевны было вычеркнуто из «черных» списков врагов народа. «Не будем трогать жену Маяковского», – сказал Сталин…


Лиля Брик мешала советским литературоведам выстраивать образ поэта-трибуна. В начале 1970-х закрыли старый музей Маяковского в Гендриковом переулке, где жили Брики и поэт в 1926-1930-е, и открыли новый, в проезде Серова, где у Маяковского была рабочая комната и где он покончил с собой. С этой же целью ретушировались многие фотографии, где Маяковский запечатлен с Лилей Юрьевной.


К  85-летнему юбилею легенды великий Ив Сен-Лоран специально изготовил потрясающее платье, которое и  преподнес Брик в подарок.


Пасынок Лили Юрьевны Василий Катанян вспоминал: «12 мая 1978 года, рано утром, ЛЮ упала возле кровати и сломала шейку бедра. В преклонном возрасте – а ей было почти 87 лет – это не заживает, и больной обречен на постельный режим. От операции она решительно отказалась. Летом мы перевезли ее на дачу в Переделкино... В школьной тетрадке, которая лежала у нее на кровати, она написала слабеющим почерком:

«В моей смерти прошу никого не винить. Васик! Я боготворю тебя. Прости меня. И друзья, простите. Лиля».
И приняв таблетки, приписала:
«Нембутал, нембут...»



Согласно ее завещанию пепел был развеян в подмосковном поле... «Я завещаю после смерти меня не хоронить, а прах развеять по ветру, – при жизни говаривала Лиля Юрьевна знакомым. – Знаете, почему? Обязательно найдутся желающие меня и после смерти обидеть, осквернить мою могилу…».
______________________________________________

 Я два дня думал над словами о нежности одинокого человека к единственной любимой.
Как он будет беречь и любить её?
Я лёг на третью ночь спать с головной болью, ничего не придумав. Ночью определение пришло.

Тело твоё
буду беречь и любить,
как солдат, обрубленный войною,
ненужный, ничей,
бережёт
свою единственную ногу.

Я вскочил, полупроснувшись. В темноте обугленной спичкой записал на крышке папиросной коробки — «единственную ногу» и заснул. Утром я часа два думал, что это за «единственная нога» записана на коробке и как она сюда попала.

В. Маяковский "Как делать стихи?"



______________________________________________

Отрывки из поэмы "Облако в штанах".

 У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду - красивый,
двадцатидвухлетний.

Нежные!
Вы любовь на скрипки ложите.
Любовь на литавры ложит грубый.
А себя, как я, вывернуть не можете,
чтобы были одни сплошные губы!

Приходите учиться -
из гостиной батистовая,
чинная чиновница ангельской лиги.

И которая губы спокойно перелистывает,
как кухарка страницы поваренной книги.

Хотите -
буду от мяса бешеный
- и, как небо, меняя тона -
хотите -
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а - облако в штанах!

Не верю, что есть цветочная Ницца!
Мною опять славословятся
мужчины, залежанные, как больница,(...)
 
___
 
"Приду в четыре",- сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
 
___ 
 
 
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!

Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце - холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.
 
___
 
 
 
Вошла ты,
резкая, как "нате!",
муча перчатки замш,
сказала:
"Знаете -
я выхожу замуж".

Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите - спокоен как!
Как пульс
покойника.
Помните?
Вы говорили:
"Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть",-
а я одно видел:
вы - Джоконда,
которую надо украсть!
И украли. 
 
___
 
 
 Опять влюбленный выйду в игры,
огнем озаряя бровей загиб.
Что же!
И в доме, который выгорел,
иногда живут бездомные бродяги!
 
___

Дразните?
"Меньше, чем у нищего копеек,
у вас изумрудов безумий".
Помните!
Погибла Помпея,
когда раздразнили Везувий!

Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,-
а самое страшное
видели -
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
 
___
 
 
Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
ставлю "nihil".
 
___ 

Комментариев нет:

Отправить комментарий